Главы из книги Антона ТАЛАЛАЕВА: "Терновый мой венец",
размещенные на сайте памяти зверски убитого питерского журналиста
(http://Pamiati-journalista.narod.ru)
(Примечание: новости на сайте
обновляются круглосуточно)
© Антон ТАЛАЛАЕВ,
Санкт-Петербург
ТЕРНОВЫЙ МОЙ ВЕНЕЦ…
часть16.
Около шести вечера на своих ярко красных "Жигулях" приехала Таня Прокопавичене.
– Все в порядке, – сказала. – Ты собрался?
– Да.
– Ну и хорошо. Нет ничего опаснее дураков. Их надо обходить стороной. Как грязь. Ну, а когда грязи слишком много...
– Надо сесть в вертолет, – докончил я ее мысль.
Мне было горько. Где-то я уже слышал про "дураков".
– Не просто грязь, Антон, – тихо и зло сказала Прокопавичене. – Грязевой сель идет на всех нас... Сейчас мы увезем тебя. Потом придется уходить и нам, женщинам. И не только. Никто из нас не сможет здесь остаться, если Виленский край отдадут литовцам. Никто. Все было бы ничего, но похоже, его отдадут. Как в 39-м...
Она помолчала. Потом протянула по-литовски:
– Култу-у-ра.
Светлые глаза ее потемнели.
– На нас валится "америконишка култура". Здесь это будет в литовском исполнении.
Вечерело...
Мы втроем сидели за уютным столиком – он так и остался навсегда в Вильнюсе, как все, что нас тогда окружало. Квартира окнами на юг, сирень под окном, любимые стены, книги, вещи, которые мы выбирали, покупали, с которыми сроднились. Кто там сейчас живет?
Кто сидит за нашим столом в наших креслах? Кто варит кофе на нашей кухне
в моей любимой джезве?.. Мы никогда этого не узнаем.
Таня Прокопавичене – ей было чуть за 30, и она казалась мне очень взрослой женщиной, чуть младше мамы, – была в этот вечер хладнокровно сосредоточенной. И злой. Больше всего ее почему-то взрывала мысль об "америконишко културо" – "американской культуре".
Таня родилась здесь, в Старой Вильне, как и поколения ее и моих предков по отцовской линии. Работала она переводчицей. И очень любила цветы. Однажды она вырастила голубую розу в яблоневом саду своей матери и принесла ее в редакцию. Все заходили к ней – полюбоваться. А через день роза исчезла. Никто так и не узнал, кому она предназначалась. Те, кто мало знал эту женщину, считали ее излишне сдержанным, закрытым человеком. Даже холодным. В принципе, для посторонних она и была такой.
Но сегодня здесь, с нами она говорила и говорила. О саюдистах. О том, что опять нам, русским, приходится оставлять родную землю.
– Мы живем здесь с 12-го века, со дня основания города! С первого камушка. Все вокруг дышит русским. Как вы думаете, почему литовцы называют Старый Город Русским Городом? Потому, что знают. Здесь они – чужаки, пришлые. Мы все это знаем. Но мы же их не гнали отсюда.
Мы молчали. Никогда прежде мы не обсуждали эту тему. Но Тане надо было высказаться.
– Почему саюдисты не пляшут на своей "исторической родине", а предлагают нам убираться с нашей земли неизвестно куда, а? Скажите, что – они забыли свои границы? Да их таможня до сих пор стоит возле Каунаса, и та историческая граница никакого отношения к Виленской земле не имеет. Почему об этом они "забывают", а? Каждому туристу показывают эту таможню:
– Вот здесь начинается настоящая Литва.
Для туристов они никогда не включали в "настоящую Литву" земли вокруг Вильны. Как и сам город. А теперь обо всем забыли? Лицемерие и ложь – вот, с чего начинается вся эта грязь, Антон. С этого!
– Все не так безвыходно, может быть, а?
Я был растерян. Все, что она говорила – было правдой. Но эта горечь, эта безысходная горечь...
– Нет, – отрезала Таня. – Все так. Сель не только навис над Вильней. Он уже двинулся.
За окном стемнело.
– Пора, – сказала Таня. – Надо проверить подъезд.
Теперь она была спокойной, собранной и деловитой.
– Сейчас. Я позвоню Йонасу, – сказала мама.
– Кто это? – настороженно спросила Таня.
– Водитель автобуса. Их семья живет на нашем же этаже. Мастер спорта по боксу.
– Не саюдист? – спросила Таня.
– Нашего дома это пока не коснулось, – ответила мама и набрала номер.
– Йонай, привет. Проверь пожалуйста, нет ли чужих в подъезде, гярай? И позвони.
Он перезвонил через пару минут:
– Все чисто, Оляна. – Ты выходи. Если нужно, я подстрахую.
О саюдистах знал уже весь город.
– Нужно, Йонай. Только я не одна. Нас трое.
– Понял, – ответил он. – Трое. Значит, если увяжется четвертый, – он не с вами.
– Да, Йонай.
Я взял сумку. У меня было ощущение, что все это мне снится...
– Вот что, – сказала Таня. – Я иду первой. Ты, Антоне, – вплотную ко мне. Мы подходим к машине. Я открываю заднюю дверь, и ты ложишься – понял? Ложишься на сидение и запираешь дверь, понял? И не поднимаешь головы, пока я не скажу.
– М-да...
В подъезде никого не было. Только у мусоропровода стоял огромный широкоплечий Йонас, делая вид, что не может справиться с мусорным пакетиком. Тот все никак "не мог" отправиться вниз.
Мы жили на втором этаже. Подъезд был ярко освещен, но за его порогом начиналась ночь, тускло подсвеченная фонарями, прятавшимися в густой листве каштанов.
Я очень любил этот город. И не знал, что все это вижу в последний раз.
Что пройдут полгода, затем год и еще, еще, а я так и не смогу вернуться в этот
дом, в этот город, к друзьям и каштанам, к любимым людям и улицам.